СДЕЛКА С ДЬЯВОЛОМ

В последнее время стало бытовать претендующее на авторитетность мнение о том, что наиболее уязвимая часть советского общества, а именно интеллигенция и партноменклатура, чуть только освободившись от идеологических "вожжей", тут же попыталась отречься не столько от своей "советскости", сколько от накрепко связанными с этой фикцией патриотизма, морали, национальной терпимости¹. Несомненно, это так. Как и то, что эти гражданско-государственные устои советского строя определенно имели присущую большевизму антихристианскую окраску.
Мне могут возразить: как же так? ведь для подобных абсолютных ценностей попросту не может быть применимо само понятие идеологического цвета! ведь, скажут, патриотизм, например, он, что называется, и в Африке, патриотизм! а интернационализм - это ли не соборность? а классовая мораль разве не мораль? а воспитание нового, пусть коммунистического, человека? а стремление к светлому будущему, наконец?
Стоп. Тут, кажется, начинаются какие-то нелады с логикой (я уже не говорю о диалектике). Разве, возражу я, надругательство над великой нацией в угоду малым есть национальная терпимость? а мораль, потворствующая доносительству, безответственности и развалу личности, маскируясь под коллективизм, разве может носить имя морали? а советский патриотизм - не есть ли это просто способ защиты всех тех уродств и сокрытия всего того хамства, которые вылезли в России наружу после 1917 года? а кто, наконец, вам вообще сказал, что в принципе возможно построить рай земной?
Чтобы прочувствовать, понять и, в итоге, быть может, простить великое русское предательство начала века, необходимо попытаться окунуться в среду его изначальных апологетов. Хотя бы "сменовеховских", породивших такие явления 20-х годов, как национал-большевизм и тесно связанные с ним и с ЧК евразийство и обновленчество.

В заглавной статье сборника Ю.В.Ключников призывает не замечать проявившееся в революции измельчание русского народа, отказавшегося от вековых ценностей православной цивилизации и душой принявшего большевизм: "Долой тех, кто в этот великий момент чуть-чуть не сделал из него² лишь паскудных людишек, ценою убийств и грабежей покупающих себе кое-какие выгоды. Благо тем, кто не отшатнулся от него в преступлениях его, вместе с ним взял на себя моральную ответственность за все сотворенное зло и вместе с ним - без остатка растворившись в нем - стал искать общий русский и мировой идеал."
А.В.Бобрищев-Пушкин в качестве обоснования своего сочувствия большевикам приводит довод о том, что и интернационалисты способны в некоторых случаях творить национальное дело. За что их, как победителей, естественно, нельзя судить, но наоборот, необходимо с ними работать. Так как, став сильной, покончив с разрухой, советская власть, никоим образом не являясь воплощением идеологии рабства, обязательно даст поверившей в нее интеллигенции максимум личной свободы. А пока: "...для права на власть необходимо быть сильным. <...>пусть деспотизм, пусть суровость, лишь бы вожжи не были выпущены из рук." А это уже Ю.Н.Потехин: "...полюбите Россию красную, другой ведь и нет сейчас." Ведь ее уже полюбили и Блок, и Горький, и Белый, и Шаляпин, и даже ученый Ольденбург. Глубина морального падения изящно и смиренно объявляется обратной стороной неудовлетворенности нравственных запросов.
Небольшим диссонансом в этом хоре самооправдания звучит следующая формулировка С.С.Лукьянова: "современный экстремизм... неизбежно выливается в формы социалистической, resp. [соответственно] коммунистической, идеологии." Затем, правда, следует очередная попытка оправдания революционной власти уже через раскрытие технологии ее установления.

Какой же видится авторам "Смены вех" интеллигенция в переломный для России период? Ключников здесь наиболее определенен и безапелляционен: "Если иметь в виду не конкретную социально-политическую программу, а общее умонастроение русской интеллигенции и вкус ее к особого рода тактике, выявленные "Вехами", - то да, совершенно несомненно, русская интеллигенция была по преимуществу большевистскою". Причем, в одну шеренгу с Лениным ставятся Милюков, Керенский, Авксентьев, Струве и Плеханов, которые все (что интересно) "обнаруживают элементы типичного интеллигентского нигилизма при отрицании всего того, что не их Бог или не их идол." Более того, по мнению уже С.С.Чахотина, "конечные идеалы большевизма были всегда лучшими идеалами интеллигенции...".
В то же время "именно "большевистское" в русском интеллигентском характере больше всего полезно во время революции и России и самой революции."³ Непрактичные же, недисциплинированные, хаотичные по натуре и воспитанию, такие, какие есть, но постоянные, настойчивые и принципиальные "однодумцы" должны быть, по мысли "сменовеховцев", изжиты и побеждены окончательно как тип русского интеллигента. Тотчас же Октябрь обнаруживает смысл, который сводится к отбросу органически не способных к управлению интеллигентов от власти.
Видимое противоречие между "плохим" и "хорошим" большевизмом снимается, как только под "большевистским" начинает пониматься нечто попросту беспринципное. И этот большевизм, а вместе с ним и беспринципность, не только оправдывается, провозглашается симпатичным, но и напрямую объявляется безальтернативным. (А ведь со времени революции прошло всего 3 года...)
Логика предательства неумолима, и группе большевисткой поддержки психологически оказывается ближе симпатизировавший Троцкому (в вопросе о мире с немцами в конце 1917г.) Пуришкевич, "чем самые радикальные политики, которые в борьбе с большевизмом уничтожают самый смысл этой борьбы, которые интересам борьбы с большевизмом жертвуют интересами России". Оказывается, "борьба с большевизмом" есть борьба с интересами России, которые, как опять же оказывается, состоят просто-напросто в продолжении бессмысленной войны. Налицо классический случай подмены понятий. Ведь никто иные как большевики всегда выступали за окончание мировой войны, чего в конце-концов они и добились ценой Брестского мира, ратифицированного 14 марта 1918г. IV Чрезвычайным Всероссийским съездом Советов. Получается, что Пуришкевич, выступающий в декабре 1917г. за большевиков, тактически препятствующих миру с немцами, в марте 1918г. вынужден бы был признать, что в корне ошибался, поддерживая в свое время Троцкого.
Следующим шагом к слиянию большевизма и антибольшевизма в один интеллигентский Большевизм является фиксация раздвоения чувств всеединой русской интеллигенции: одни "недоумевают", что "проиграли" и "не угадали" велений революции, другие же напротив - "радуются", что "угадали". Предлагаемый синтез тут прост - прекратить братоубийственную борьбу антитез внутри одного интеллигентского лона, признать "проигравшими" "свои ошибки", а заодно и революцию. Ведь "объединить русскую интеллигенцию, сделать из нее единую и мощную социальную силу способна только восторжествовавшая революция."
Несмотря на то, что предлагаемый алогизм - интеллигента нельзя отделить от большевика - просто убийственен для страны, народа, приближает будущие репрессии и оправдывает бывшие и настоящие, он, этот алогизм, делает "большое" дело - осмысливает и фатализирует такую грандиозную бессмыслицу, какой несомненно является русская революция. Ход неофитской мысли таков: раз интеллигенция была создана специально для революции, вела ее, но проиграла, разрушила Россию, следовательно она только и оказывается вредна, и ей, если она не искупит свои ошибки - то есть не перестанет бороться с революцией, обольшевичившись, - не должно остаться места в новой России. Таким образом, в большевика априори воплощается каждый оставшийся в России интеллигент, хочет он того или нет. "Изжить русскую революцию - значит изжить прошлую и современную русскую интеллигенцию." Так как "Нельзя бороться за Россию и ее великое мировое место, не будучи вместе с русской интеллигенцией и русской революцией. Кто не хочет быть с русской интеллигенцией и русской революцией, тот враг и России, и мировому прогрессу."
Повсюду постоянной канвой скользит мысль о том, что вообще незачем бороться с революцией, искупать ее жертвы, но напротив, гораздо целесообразнее просто оправдывать их, причем неважно как. "...всякие новые потрясения будут для нашей родины лишь гибельны", - убеждает романтик Чахотин, любовь к родине которого вменяет ему в обязанность поддерживать всеми возможными силами большевистскую утопию. Ключников же довольствуется прогнозом об изживании революционного экстремизма за отсутствием в будущем почвы для него.
В конце своей статьи Ключников оглашает приговор: "или все мы, русские, вместе взятые, преступники, или мы делаем великое дело." Ответ для человека, считающего свой народ неспособным "вынести ужасов собственного преступления", очевиден и зловещ. Приятие народом революции, укрепление его в собственной гордыни, заставляющей отказываться от такого "анахронизма" как раскаяние, отнюдь не кажется автору неестественным и лишь приветствуется во имя служения России, какова бы она ни была.
Здесь следует напомнить, что общественное мнение так и не дало коммунистической верхушке повода для термидора, не предоставило ей серьезных оснований отойти от социалистического культа. Три четверти века революция казалась народу более понятной чем живая истина. И также как в СССР никогда не был до конца изжит национализм окраин, никогда не состоялся прогноз Ключникова по изживанию революционного экстремизма, как никогда не встретил поддержки и призыв к изживанию коммунизма Н.В.Устрялова, в то же время утверждавшего что революция перерождается, оставаясь сама собой. Не состоялось и прогнозируемое Потехиным проведение большевиками через контрреволюцию революционно-национальных задач России.

Статья Лукьянова "Революция и власть" начинается с восхваления Ивана Грозного, Василия III и Бориса Годунова. Кому же обязаны эти герои русской истории своим почитанием? Оказывается - большевикам. Потому что для удержания собственной власти тоже пытались ее перестроить на новых началах с опорой на новые же социальные слои. Разница лишь в том, что Ленин делал ставку на крестьянство и пролетариат, а Грозный на служилое и тяглое сословие. Упомянутая статья Лукьянова вообще богата ссылками на классовую борьбу, являющуюся, как известно, стержнем всего марксова горя от ума. В этом свете "доказательства" заведомой проигрышности политики самодержавия, сделавшего ставку на "выдуманного мужика и столыпинского хуторянина", которая якобы и обусловила революцию 1917г., выступают ни чем иным как марксистским же абсолютизированием, фетишизацией социальной базы. Между тем не мешает вспомнить, что вскоре после начала Столыпинской реформы из 8 миллионов крестьянских дворов, сохранявших к тому времени общинное хозяйствование, 6 миллионов выбрали полную хозяйственную самостоятельность.⁴
По Бобрищеву-Пушкину, советская власть оправдана уже потому, что "сохранила Россию". При этом закрываются глаза на то, что в реальности произошло вовсе не сохранение России как страны, как идеи, но лишь как части ее территории, сохранившей память об империи - плацдарм для дальнейшей мировой социалистической экспансии. Справедливо признавая, что "Нет барьера для идеи. Ее огонь уничтожает все препятствия", попутно признается и идея советской власти, кроме которой другой власти в России нет и, оказывается, быть не может. Но это само-собой, ведь именно эта власть "сохранаяет" Россию, "спасая" ее от анархии.
Диалектика, как это недвусмысленно показывает А.Ф.Лосев в "Дополнениях к диалектике мифа", неминуемо требует перехода социализма в анархизм.⁵ У Бобрищева-Пушкина же получается, что тот, кто является ступенью к этой самой анархии, умудряется спасать от нее. По словам автора, по взглядам приближающегося к народникам, в отношении советской России никак нельзя применять формулу "чем хуже, тем лучше". И это несмотря на то, что большевики пришли к власти именно через нее - в союзе с анархистами. Нужно же, оказывается, совсем другое - ругать анархистов и превозносить большевиков, за которыми в свою очередь воочию видится анархия (Потехин), во все времена как нельзя лучше выражающая революционную стихию.
Приписывание идеологами национал-большевизма антигосударственным и антинациональным элементам заслуг в возрождении русского государства и русской нации, их восхищение троцкистско-ленинскими "достижениями" в области экономики, всего лишь маскирует обычное использование большевиками патриотизма в своих целях (как правило, временное). Ведь, как известно, на самом деле вместо России задумывалось и создавалось безликое "СССР", вместо русского народа - русскоговорящий советский, вместо экономики - химера. Так какое же тут построение русского гражданства, русского государства, или даже (по Потехину) рождение русской нации, разве что возведение вавилонской башни "социалистического отечества"?! Могли ли большевики, сами являясь носителями стихии бунта, спасти Россию от анархии? Неужели в самом деле они хотели спасти страну от самих себя? Скорее, спасали они совсем не "эту" страну ("...чтобы в мире без Россий, без Латвий, жить единым человечьим общежитьем."⁶), а себя, свои идеалы и свою власть, а Россию сохраняли лишь от возможной и естественной реставрации. Уступки Ленина капитализму никак нельзя назвать отказом от коммунизма, но выигрышем времени, дальнейшим внедрением коммунистических метастаз посредством советской власти. Интересно, что к такому же выводу приходит и "сменовеховец" Лукьянов, который, отчего-то не замечает своего саморазоблачения, утверждая, что "эволюция большевиков" - лишь тактический шаг, не меняющий сути коммунистической идеологии.
Что касается единства и недилимости России, то, согласно Устрялову, большевики со временем неминуемо обязаны отойти от "мелкобуржуазного" принципа самоопределения народов, уже ставшего ныне (и в немалой степени благодаря большевикам) императивной нормой международного права. "Ибо и существенные интересы "всемирной пролетарской революции", и лозунг "диктатуры пролетариата" находятся в разительном и непримиримом противоречии с ним." Здесь Устрялов обнаруживает просто-таки маккиавеллевскую логику, чего по понятным причинам нельзя сказать о его прозорливости. "Советская власть, - утверждает он, - будет стремиться всеми средствами к воссоединению окраин с центром - во имя идеи мировой революции. Русские патриоты будут бороться за то же - во имя великой и единой России. При всем бесконечном различии идеологии практический путь - един..."

Большевизм мыслится авторами сборника и, в частности, Устряловым как прекрасное орудие внешней политики России. "Россия должна остаться великой державой, великим государством. <...>И так как власть революции - и теперь только она одна - способна восстановить русское великодержавие, международный престиж России, - наш долг во имя русской культуры признать ее политический авторитет..." Бунт же против большевизма настойчиво связывается с анархизмом. С восхитительной беспринципностью пугалом вновь становится то, предтечей чего власть Советов являлась всегда.
Хотя авторы сборника и хотят считать, что между советскою властью и социализмом, как апатриотичной идеологией, "нет даже ничего общего"⁷, империализм они все же, как и положено правоверным социалистам, объясняют патриотизмом, основанным на вражде и исключительности, интернационализм же - патриотизмом (Чахотин и Потехин - даже национализмом), основанным на любви к угнетенным, на идее их объединения. Не беда, что это объединение вылилось на практике в социалистическую агрессию, которая прикрываясь мнимой "борьбой с мировым империализмом", неизбежно порождала равенство не в любви, но в безумии и нищете.
Мировая революция, считают авторы, все равно себя оправдала прежде всего как выгодная для России международная конъюнктура, лишь укрепившая ее величие (особенно в Азии). Что же, III Интернационал всерьез начал служить России? Или, быть может, Россия на 80 лет оказалась в Каббале у Интернационала?

Превознося и мифологизируя большевизм, противопоставляя ему анархизм и, отчасти, социализм, авторы "Смены вех" никак не должны были пройти мимо противопоставления большевизму и последнего составляющего известной прогрессивной триады. Речь идет о либерализме.
Особенно постарался здесь Бобрищев-Пушкин. В своей критике он доводит либерализм в некотором роде до абсурда: "...но где, когда было государство, основавшее на свободах свой строй? Прекрасная мечта изжита." Свобода человека, то есть действительная реальность его бытия, смело объявляется утопией. Тем самым выстраивается логика перехода к диктатуре, и именно к диктатуре пролетарской, чем самая настоящая утопия и творится. Далее все добольшевисткие государственные институты объявляются отжившими демократическими формулами, парламентаризм - неверным ответом на запросы свободы; принципиально, по-Прудоновски, отрицается право неприкосновенности собственности. Советский же строй, который есть "децентрализация", объявляется нравственно сильным, с которым посему и невозможна никакая борьба. Немного ниже, вероятно чтобы оттенить приведенное выше извращение, все же признается, что "с уничтожением одной формы рабства немедленно является другая форма."
"Надо перестать строить мысленно русскую будущность по западноевропейским образцам", - вторит Потехин. Потому что именно "советизм" есть наиболее отвечающая русским условиям форма народовластия..."
Подобные мысли, на мой взгляд, проистекают вовсе не от незнания азов теории народоправства (демократии). На самом деле происходит тривиальная попытка привить большевистской власти иррациональный, морально-мистический авторитет. Демократия же, как известно, имеет под собой вполне рациональное и даже юридическое основание. По С.Л.Франку, "Демократия есть не власть всех, а служение всех." В статье "De profundis" из одноименного сборника - продолжения "Вех" (1918) он характеризует народовластие как внутреннюю обоснованность общественных отношений и политического строя на живом духе, конкретных нуждах и идеальных устремлениях народа.
Народоправство же, как его представляет Бобрищев-Пушкин, - это охлократия, большевистское "самодержавие народа", прообраз евразийской демотии. Вот здесь действительно подавляющая роль большинства находит свое теоретическое оправдание в извечном стремлении толпы к изменениям и реформированию - недовольных жизнью повсеместно оказывается больше, чем довольствующихся малым.

Подводя общий итог до сих пор молодящейся концепции нашумевшего сборника, невозможно не признать, что "сменовеховцы" слишком поспешили сменить вехи, в то время как революционный процесс не только не дошел еще до термидора, но и не охватил целиком все социализирующиеся массы. В итоге, призыв русских интеллигентов поддержать "термидорианцев" на практике привел к поддержке "якобинцев" типа русского Робеспьера - Ленина, русского Эбера - Троцкого и русского "друга народа" - Сталина. "Сменовеховцы", несмотря на всю свою ученость, не оказались обладателями проницательности, свойственной авторам "Вех", в результате чего так и не смогли адекватно оценить ситуацию продолжающегося революционного закабаления, сопровождающегося затемнением народного сознания. И сами причастились массовому психозу.
Всякая идея, продуманная до конца, не может не являться тем или другим принципом для своего жизненного осуществления. По сути, реализованная идея "Смены вех" - типичный жест отчаяния ослабленной и раздробленной гражданской войной интеллигенции, оказавшейся к 1920 году не в состоянии отойти от идеалов бунта 1905 года. Интеллигенции, чья слепая страсть к телу уже коченеющей и обездушенной родины не могла обернуться ничем иным кроме духовного труположства. Недаром Чахотин, сокрушаясь, что "во всем мире нет более презираемых, более ненавидимых париев, чем мы, русские...", что "на нашу несчастную родину смотрят, как на какой-то очаг заразы", вскрывает это самое отчаяние, которое собственно и заставляет авторов прижаться душой и телом к Советам. И дать возможность другим отчаявшимся также наивно поверить, что бессовестная Россия блоковского Христа смогла живой пройти "сквозь строй" анархизма и коммунизма.
На общий призыв сменовеховцев: быть с русской революцией и блюсти ее "ценности"! не прерывать исторического процесса, составной частью которого она является! - возможен только один в их же духе и их же словами ответ: такой бессмысленный и кровавый процесс, каковым не могла не явиться для России революция, стоит не просто наконец-то прервать, но и сделать невозможным впредь, при этом руководствуясь тем, что "нет красного и белого большевизма; есть один большевизм, если большевизм - произвол, озверение, неуважение к личности, алчность и кровь, кровь, кровь."⁸

¹ См., например: Л.Бородин "Что такое жить по-русски?" ("Родина", 1997, ╪6)
² речь идет о народе
³ здесь и ниже по тексту: Ю.В.Ключников "Смена вех"
⁴ Результат нехитрого подсчета выявляет, что более 80% "выдуманных мужиков" (учитывая 4 миллиона уже существовавших "хуторян") пожелали иметь свою собственную землю.
⁵ "Диалектика требует, чтобы и социализм перешел в свое инобытие. И куда-же он мог-бы перейти? К природе пути закрыты: природа это еще дохристианский Бог, а тут отвергнуто уже и само христианство. К субъекту нет перехода, ибо это уже давным давно преодоленная позиция. Итти некуда и история оказывается исчерпанной. Вот тут-то и приоткрывается таинственный лик каббалистического эц-софа, этого апофатического чудовища, которое не есть ни то и ни это, которое есть, как гласит его основное наименование, просто не-нечто. Не-нечто как все, и все как не-нечто. Этот абсолютный анархизм и есть последнее детище Каббалы, которого мы еще не увидели лицом к лицу, так как покамест мир еще содрогается в судорогах рождения социализма, а настоящего анархизма еще никто в мире не видел и во сне." (А.Ф.Лосев "Дополнения к диалектике мифа" ("Старая площадь" ╪4/1996))
⁶ Вл.Маяковский "Товарищу Нетте, пароходу и человеку"
⁷ См.: А.В.Бобрищев-Пушкин "Новая вера"
⁸ Там же (выделение мое - О.А.Воробь╠в)

О.А.Воробь╠в
Июль 1997г., Отрадное